“Житие” фотографа

Постоянные посетители сайта могли заметить подпись под большинством фотографий периодической печати (особенно в разделе "Ухтострово в лицах"): А. Обрядин. Предлагаю сегодня немного отступить от ухтостровской темы и узнать поподробнее каким человеком был фотограф, журналист, корреспондент оставивший после себя множество запечатленных моментов Холмогорской жизни.

 Обрядин Алолий Николаевич родился 6.09.1923, деревня Гбач Пинежского уезда Архангельской губернии — умер 22.11.1999, село Холмогоры Архангельской области
После окончания семилетки Алолий в колхозе работал. В самом начале войны его отправили в Беломорский рыбкооп – в поселок Заяцкий Мыс ловить и обрабатывать рыбу. Но весной 1942-го он был уже призван на фронт. Командиром отделения связи воевал под Ельней, в Белоруссии, и Прибалтике, дошел до Восточной Пруссии, где и встретил Победу с двумя солдатскими медалями «За отвагу». Демобилизовался в 1947 году в звании , мл. сержант, вернулся на Заяцкий Мыс, работал экономистом Унского лесозавода, затем перешел в «Союзпечать». Два года – в Пертоминске, четыре — начальником окружного отделения «Союзпечати» в Нарьян-Маре (Ненецкий округ). Там познакомился с местными журналистами, стал писать в газету «Няръяна вындер», на два года стал её литературным сотрудником (1954-1956). По семейным обстоятельствам, переехал в Архангельск; поработал в газете «Речник Севера», согласился переехать в Холмогоры работать в «Союзпечати», но там его сразу пригласили в районную газету заведующим промышленным отделом.

Редактор направил его на Всесоюзный двухгодичный лекторий по журналистике и фоторепортажу при Центральном Доме журналиста в Москве (1961). С той поры он не расставался с фотокамерой. Его снимки с лесных делянок и запаней стали появляться в газете. Он часто бывал в лесных поселках, коих в те годы много было разбросано по лесным рекам. Член союза журналистов СССР (1979), фронтовик, он никогда не боялся высказать свою точку зрения; если видел недостатки; критиковал руководство за упущения, за что его, конечно, уважали читатели, но не власти. Был достойным примером для своих детей, даже в мелочах: в сорок лет сказал – бросаю курить! И всё – ни разу не затянулся. Выйдя на пенсию в 1983-м, продолжал писать заметки, критические материалы... И размышлять: как же он, рядовой солдат, который много раз должен был погибнуть на той войне, жив остался? Под Ригой был ранен; сбежал из госпиталя, нашел свою часть и воевал до Победы. Вернулся – женился, семью завёл, внукам радовался...
Но горькие, тяжелые воспоминания не давали ему покоя. «Почему не пишут правду о войне? Она ведь страшная – не только победы и герои были… Но кто эту правду напишет?.. А никто, если не мы, кто видел всё, воевал и погибал, да Бог для чего-то миловал... А для чего?»

И на излёте лет и жизни своей решил он написать свое правдивое «Житие», страницы которого посвятил и «своей» – страшной войне.
Вот страницы его "Жития":
«…Уж война во-всю шла. Рыбы надо было много добывать, ловили её все, кто к войне негодным оказался да спецпереселенцы. Один из них, грек из Крыма, парикмахером устроился. Потихоньку вином приторговывал, может, сам и делал его. Мужики заходили к нему бороды и шевелюры свои постричь. Но больше – посидеть, выпить. А языки развязывались… Папа возьми и скажи: «Немец-то к Москве подошел, вряд ли, наши отстоят её». Уши никто никому не затыкал, и грек-парикмахер помалкивал… А январским вечером пришел из района милиционер с понятыми. Сделал обыск и сказал папе: «Одевай-тесь, вы арестованы!» Нас осталось с мамой шестеро, младшей – три месяца. Папе – за «контрреволюционную деятельность и панические настроения» – дали десять лет… В марте 42-го меня призвали в Красную Армию – в пехотное училище. Гоняли в хвост и в гриву. Еды не хватало, курева не давали. В мае присягу приняли… Под Вологдой снова до изнеможения учили на автоматчиков, обкатывали танками. Скрытно перебросили в леса севернее Сталинграда. А 19 ноября нас бросили преследовать отступающие румынские части… В июле 43-го зачислили телефонистом в роту связи. Дивизия стала наступать из-под Вязьмы на Ельню. Тянули мы с напарником телефонный кабель в батальон. Через густой ельник вышли на болото – лежат мертвецы… Много, все – наши: в зимней одежде, шапки-ушанки подвязаны к подбородкам… Зловоние, черви… Видно, наступали лесом, а вышли на открытое болото… И покосили их всех. Немцы не жалели боеприпасов, наши командиры – людей. Кошмар тех мест – трупные свалки. Противник рядом, тела не убирались месяцами. Стаскивались в воронки по сотни трупов, слегка прибрасывали землей…

Попадал под бомбежки, обстрелы, снайпер стрелял, но все обходилось, будто какая-то сила оберегала меня… Потом узнал: то была сила маминой молитвы. Да и я в окопе перед боем всегда шептал слова молитвы, какие с детства запомнил…
Стояли под Оршей. Всюду – болота. Блиндаж залит водой, ходим по снарядным ящикам; сыро, холодно, заедают вши. Раскочегарим печку-бочку докрасна и – рубахами по ней, только треск стоит… На передовой – каждый день со смертью в обнимку. А из писем знал о бедственном положении мамы, братьев, сестёр… Семья врага народа! Чем я мог помочь, им, сын того же врага народа? Сердце железными тисками сжимала от горечи обида… Одно утешение: аккуратно слал домой письма-треугольники, успокаивал, как мог… Зима 44-го: непрерывные бои под Великими Луками. В конце октября участвовал в торжественном марше дивизии через Ригу. Всю зиму бились с Курляндской группировкой у города Салдус. Разгромить не смогли… Только, когда капитулировал Берлин, они выбросили белый флаг… И пришло 8-е мая! Незабываемые первые вечер и ночь после долгой войны! Солдаты с ума сходили от радости, поцелуев, объятий и хмельного...»
«Житие» свое Алолий Обрядин для внуков и правнуков написал – пусть правду читают. И сказал им в конце жизни:
- Не отказываюсь ни от одного своего поступка и написанного слова!
Виктор ТОЛКАЧЕВ